Новый дом. Нужен ли он, когда не хотелось покидать старый? Наверное, нужен теперь, когда в старом не осталось никого, кто бы ждал его. Разрушилось то самое понятие «убежища», где чувствуешь себя уверенно, защищено и спокойно при любых обстоятельствах. Лэн не был уверен, что сможет вообще зайти или даже приблизиться к тому месту, где жил чуть больше двух лет.
В его мозгу еще осталась четкая картинка того, что он откроет дверь, зайдет, а Дэвид будет там, ругаться под нос на паршивую еду местного ресторанчика или чистить свой пистолет, который не использовал все эти года по назначению. Как всегда невозмутимый и спокойный, как скала. В памяти мальчишки он остался таким – без страха и упрека, способный и похвалить, и обругать последними словами. Скупой на слова, но честный с ним.
Лэн научился быть смелым и сильным благодаря этому человеку, а Дэвид, в ответ, научился доверять ему, тому, чей род всегда ненавидел. Блондин ценил это, он никогда не подводил своего наставника, который день ото дня становился только ближе. Слушал каждое слово, понимал на уровне жестов и взглядов этого сурового мужчину, на Испытаниях ему хватало одного ощущения присутствия Линча, чтобы быть уверенным в своих силах и стоически терпеть все соблазны.
Теперь его не стало. Сентябрь выдался дождливым с самого начала. Как будто природа была заодно с душевным состоянием Лэна и плакала вместо него. Сам ашен проливать слезы на людях разучился. Психолог говорил ему, что нужно быть сильным, нужно жить дальше, найти что-то, что поможет двигаться вперед, а не останавливаться на прошлых событиях. Время лечит…
Лэн нашел. Ненависть. Ненависть к подобным себе существам дала ему второе дыхание, смысл жизни. Конечно, психолог, проводящий реабилитацию, об этом не узнал – у мальчика хватало разума, чтобы не говорить об этом вслух.
Сколько точно он провел в реабилитации местной клиники, Лэн сказать не мог. Сначала ему зашивали резаную рану на спине, оставленную острым клыком нападавших, потом он лежал под капельницами, восстанавливая потерянную кровь и силы. Напоследок его направили к психологу, с которым он беседовал день ото дня. Больше это выглядело, как монолог – приятного вида женщина говорила и говорила, а блондин молчал, только иногда кивал, когда та спрашивала, понимает ли он, о чем идет речь. Он чувствовал жалость к себе, и это было омерзительно. Но женщина давала действительно дельные советы, которыми мальчик пытался пользоваться.
Когда высшие руководители сочли, что с него достаточно, Лэна отправили домой. В новый дом, к новому Надзирателю, сказав, что все его вещи уже перенесли туда, избавив его от муки возвращаться в старый дом. Блондин только поинтересовался, будет ли заселен их с Линчем дом – ему не ответили. Все было понятно. Никто не останавливался на этой трагедии, все давно убежали дальше, оставив Лэну только лишь слякотную осень снаружи и внутри. У ашена не было даже возможности попрощаться со своим наставником по традициям людей – тело Дэвида отправили на родину тем же днем, пока мальчику зашивали спину.
Это было еще одной причиной, чтобы жить дальше. Лэн был наслышан о родственниках своего Надзирателя, и надеялся найти их, чтобы хотя бы нанести визит на могилу. Сказать свое последнее слово перед каменным лицом Дэвида.
Дверь в новый дом он открыл тихо, зашел внутрь, молчаливо снимая с себя куртку, вымокшую насквозь. Надзиратель пытался познакомиться с ним, явно обладая не военными познаниями. Наверное, он был воспитателем или врачом, а может таким же психологом, потому что говорил мягко и аккуратно, подбирая каждое слово. Мальчишке было уже плевать, он ответил, что ему ничего не нужно, кроме ванной комнаты и кровати, куда, собственно и направился.
В спальной он нашел сумку, в которую были упакованы все его вещи. Он открыл ее и достал оттуда домашнюю одежду, складывая педантичной стопкой на край кровати. Здесь была одна вещь, которая заставляла ашена напрячься – вторая кровать. Она была застелена явно не обычным бельем, идущим в комплекте изначально к домику, а значит, была занята. И навряд ли Надзиратель сам спал вместе с ашеном, как няня, если не был полным дураком. Значило ли это, что у него был сосед?
От одной мысли о соседе Лэн вздрогнул всем телом, замерев с теплыми серыми штанами в руках. Последний раз, когда в его доме появились соседи… появились… последний раз… Лэн резко отвернулся, поджав губы. На глаза предательски набежала «сырость», из-за пазухи он вытащил фотографию и, не глядя на нее, убрал под подушку. Только после этого он стал раздеваться, собирая вымокшие вещи в отдельную кучку. Ашен пытался отвлечь себя бытовухой – думал о том, что нужно постирать одежду, надо заставить себя поужинать, если в этом доме что-то было, застелить постель своим новым бельем и прочее.
Когда это более-менее удалось, Лэн пошел в душ, по-прежнему игнорируя своего Надзирателя, либо отвечая коротко и тихо, с явной неохотой. Молодой мужчина отстал, видимо, решив в своей голове, что не стоит трогать подростка, едва покинувшего реабилитационный центр. Все равно с ним поработали куда более опытные психологи, чем он. Когда Даррен вышел из ванной комнаты, вытирая волосы полотенцем, Надзиратель ушел в свою комнату, поэтому мальчик выдохнул с облегчением, разогревая найденную в холодильнике еду в микроволновке, усаживаясь за обычный человеческий ужин.

Ужин подходил к концу, когда дверь открылась, чтобы впустить еще одного обитателя дома. Лэн напрягся – он уже знал, кто это будет. В такое время не приходят гости (по крайней мере, не должны), ведь ашенов пора, как детей, укладывать спать. Да и их Надзиратель уже удалился в комнату, явно рассчитывая, что блондин такой же послушный мальчик, как гуляющий где-то подопечный, и займет свою койку сам. Мальчик поднял взгляд, оценивая вошедшего парня – высокий, довольно развитой физически, но с абсолютно добрейшей физиономией, как у собаки. Лэну он не понравился с первого взгляда. Скорее всего не из-за внешних данных, конечно же, а из-за того, что был ашеном – одним из всех этих кровопийц, которым только дай волю… и они убьют, искалечат, превратят любого в свою пищу.
Этот незнакомец может и был послушным и спокойным, как Даррен, но находился все еще на Красной Зоне, а значит, мог сорваться. Парень, тем не менее, только глянул в сторону блондина и скрылся в их общей комнате, бросив свое одиночное "привет". Это отозвалось каким-то звоном внутри, как будто кто-то задел гитарную струну. В искалеченном сознании Лэна что-то перемкнуло. Как будто этот незнакомый ашен знал о том, что произошло, и ему было все равно до происходящего. Как будто все знали. Знали и молчали.
Жизнь текла дальше, для всех она продолжалась, как ни в чем не бывало. Один Даррен застыл на месте и стоял посередине огромной выжженной пустыни под серым тучным небом. Мимо скользили тени людей и ненавистные ашены, и всем не было никакого дела до мальчика. Психолог пыталась внушить блондину, что он не один, что его поддерживают и соболезнуют его потере, но мозг малыша не верил этому. И этот незнакомец был только подтверждением этому.
Остаток трезвого рассудка говорил Лэну о том, что это очередной нервный срыв, которых было так много за последние недели или даже месяцы, что он провел в реабилитации. Только кто в шестнадцать лет, в пик подросткового инфантилизма, слушает свои трезвые мысли? Блондин специально задержался еще на кухне, убирая за собой посуду, и услышал, как вышел их Надзиратель, чтобы закрыть тяжелую, скорее всего бронированную дверь (дабы ашены нигде не гуляли по ночам). Он аккуратно поинтересовался, все ли в порядке, и Лэн сдержанно кивнул. Надзиратель заглянул зачем-то в их спальную, перекинувшись парой фраз со своим постоянным подопечным, и удалился обратно к себе, закрываясь там снова.
Тогда блондин пошел в комнату тоже. Этот шатен был там, сидел и смотрел телевизор, по которому показывали какой-то дурацкий детектив. Парень бесил Дарена абсолютно всем, даже выбором программ для просмотра. Остатки самообладания заставили его раздеться до нижнего белья и лечь в свою кровать. Надо было заснуть и забыться во сне, где все было хорошо, где Дэвид все еще был жив, где они были вместе. А может и лучше… В последнее время главной мечтой Лэна было то, что они вместе со своим Надзирателем выходят в город – он, пройдя финальное испытание, а Линч по закончившемуся контракту, и они продолжают жить вместе, как отец и сын. Дэвид обязательно бы помог молодому ашену сориентироваться в городе, устроиться на работу и, наконец, начать приносить своему учителю пользу.
Теперь этому не суждено случиться. И все из-за чего? Из-за проклятых кровопийц, не сумевших (и не захотевших) справиться со своими звериными инстинктами. «Ненавижу… ненавижу!», - кричало сознание блондина, не замечая, что «накручивает» само себя. Лэн зажмурился, но легче не стало. Звуки телевизора били по нервам.
- Как тебя зовут? – внезапно спросил мальчик осипшим голосом. Губы пересохли, и Лэн облизнул их едва ворочавшимся языком. Блондин и не думал поворачиваться, он лежал лицом к стене, затылком к собеседнику, не проявляя к нему ни малейшего уважения, но это, опять же, мало волновало Даррена.

Разодранная в клочья психика мальчишки не давала ему покоя. С одной стороны он жаждал забыть уже обо всем и более-менее спокойно уснуть, не обращая на телевизор и его одиночного зрителя никакого внимания. С другой стороны ему страстно же хотелось опустить на эту взъерошенную голову что-то тяжелое, прокравшись со спины, так, чтобы череп треснул, и в разные стороны брызнули тяжелые бардовые сгустки крови. От отчаяния в худощавом теле просыпались дикие и животные желания, какая-то тяга к убийству и чрезмерной жестокости.
Наверное, Лэна слишком рано выпустили из реабилитационного центра, он совершенно не умел контролировать себя и свои желания. Блондин пытался уверять себя в том, что он все правильно делает. Плохо ли, хорошо ли, но он познакомился со своим соседом. Психолог говорила, что это необходимо – нужно было знакомиться и общаться, узнавать человека или ашена, перед тем, как делать какие-то выводы. Ведь не все в этом мире были такими, как те двое убийц, покоившихся уже в земле (а скорее, разложенных на столах научных работников по органам для детального исследования).
К тому же, когда узнаешь собеседника, становится труднее его убить. Правда, скорее всего, это относилось к мышлению среднестатистического человека, а не ашена – прирожденного ночного охотника, который не особенно задумывался от природы своей о том, что уничтожать живых существ – это плохо.
- Лэн, - коротко отозвался парень в ответ, спустя непонятную затяжную паузу. Все эти наставления психолога помогали плохо, и блондин нашел пару своих собственных приемов. Таких, как сейчас, например: отвернуться от собеседника и не смотреть на него, так не возникает желания разбить ему лицо, не убив, так искалечив на всю жизнь. К тому же на стенках были интересные обои, с цветочками такими… Такие не росли в мире Даррена. Наверное, и не росли тут, а были придуманными каким-то художником, не удавшимся в более серьезном плане, чтобы организовывать свои выставки и быть прославленным на весь мир.
Мысли о цветочках не долго помогали, и вот, спустя минуту, Лэн, прислушавшись к диалогу на экране телевизора, думал о том, будут ли расследовать дело о совершенно случайно погибшем ашене с дурацким именем Эдвард, найденным на заднем дворе чужого дома. Тут же пролетели и мысли о том, как он – Лэн – оттаскивает тело под покровом ночи, выбравшись через окно, с какой-то сверх-силой, видимо, разогнув решетки на них. Подбрасывает тело другим людям и возвращается, естественно, с помощью той же силы выпрямляя решетки. Это было совершенно не реально, поэтому воспаленный мозг начал придумывать другой ход – может, расчленить кухонным ножом и по кускам?
Так или иначе, думать больше ни о чем мальчишка не мог. Он жаждал мести, как и все дни, проведенные в больнице. Заживающий шрам на спине ужасно чесался, заставляя его немного егозить в кровати. Швы уже, естественно, сняли, и даже послеоперационный «валик» начал рассасываться, отсюда и возник неприятный зуд. И виной этому опять же были ашены.
- Нравится смотреть, как убивают людей? – глухо поинтересовался Лэн, опять же заставляя себя напрягаться. Но в детективах всегда было одно-два убийство, их же интереснее всего расследовать! Мысль о том, что могут быть интересны методы расследования, не приходила в голову юному ашену. Там убивали людей, и это говорило само за себя.

Никто не думал о том, что ашен сможет привязаться к человеку, более того – полюбить его какой-то странной любовью. У Лэна не было отношений с Надзирателем, какие обычно возникают у парочек. Тем не менее, он отзывался и относился к Дэвиду с каким-то трепетом и нежностью, старался заботиться о мужчине и помогать ему, не для достижения свободы и зарабатывания баллов, а только по воле своих чувств. Даже он сам не знал, что стал объектом новых исследований в области психологии. И то долгое время, что блондин провел в реабилитации, ему не только старались помочь, но и изучали, как подопытное животное.
Ведь ранее считалось, что ашены смотрят на людей как на еду и иначе и быть не может. Точно так же, как человек не может испытывать к корове ничего кроме легкой привязанности максимум, и то, только из-за того, что она является кормилицей. Естественно, встречались случаи «извращения», когда люди или ашены ради интереса или чего-либо еще вступали друг с другом в половой контакт, но на сим все заканчивалось. Ашены могли притупить свое чувство голода и не есть людей, а спокойно с ними сосуществовать, как показывала практика города, но обычно, для создания семьи, все же находили особь своей же расовой принадлежности (как, опять же, наблюдалось в Портленде).
Лэн был одним из первых, кто открыл новые возможности ашенов в области чувств и эмоций. И его было легко пронаблюдать по случайному стечению обстоятельств, когда он сам попал в больницу, и ему требовалась психологическая помощь. Наверное, некоторые ученые ликовали от счастья, изучая толстенные бумаги с записями реабилитирующих психологов и прослушивая записи диалогов с Дарреном во время процедур, а после писали свои трактаты на сей счет, привязывая его действия и реакции то к одному учению прошлого, то к другому.
Впрочем, даже если бы блондин и узнал об этом, ему бы было все равно. Прошлое уже не вернешь, а злиться на то, что люди использовали это – было глупым. В конце концов, чтобы придумать метод операций, люди убивали людей, тренируясь на них. При тестировании вакцин, спасших жизни миллионам, погибло множество живых существ. Такова цена науки.
Ненависть же к лицам своей расовой принадлежности была оправдана на все сто процентов. Лэн имел полное право презирать тех низменных существ, что не могли побороть в себе животные чувства и платили такой «благодарностью» за кров, еду и, в конце концов, за то, что их оставили в живых и не издевались над ними. Он же смог пресечь в себе все эти инстинкты, почему другие не могут?
Плохая сторона была в том, что Лэн по глупости подросткового максимализма, не особенно разбирался, кто «добро», а кто «зло». И злился на всех в равной степени – тех, кто давно успокоился и прижился в этом мире, и тех, кто был заведомо опасными и агрессивными. Своими вопросами к новому знакомому он не пытался разобраться в личности Эдварда и решить, такой ли он дикий, как те, ненавистные душе и сердцу, или другой. Лэн просто накручивал себя, чтобы совершить «преступление» было проще, в состоянии какого-то рукотворного аффекта.
Вот и сейчас ответ Эдварда не особенно удовлетворил юношу. Первая его часть, действительно, подействовала немного успокаивающе, ведь шатен говорил о том, что не любит убийства. Но второй вопрос заставил Лэна вздрогнуть и напрячься. Были ли у него какие-то проблемы с этим? Непременно были, по мнениям психологов. Сам Даррен свое поведение проблемой не считал.
- Ненавижу животных, - тихо, но довольно отчетливо сказал Лэн, - Они неподконтрольны и доставляют много хлопот своей несдержанной яростью. Глупой, как минимум. Что может быть хорошего в лицезрении ненужного убийства?
К животным, он, естественно, причислял всех ашенов. Лэн искренне признался, что презирает и терпеть не может тех, кто убивает ради убийства, убивает разумных существ, зная, что нельзя этого делать, убивает тех, кто чем-то да помог им. Он ставил себя заведомо выше других ашенов и не чурался этого.
Блондин перевернулся на другой бок, немного неуклюже, оборачиваясь через живот. На миг Эдвард мог увидеть длинный шрам на его белой спине. И вот, Лэн уже лежал лицом к собеседнику. В его глазах стоял вызов.

Фильм закончился, и Эдвард выключил телевизор, никак не отреагировав на вызов во взгляде и голосе своего нового соседа. Это возмутило блондина еще больше, но с другой стороны, Лэн понимал, что ведет себя неправильно. Он явно накручивал себя, нарывался на какие-то неприятности и провоцировал ссору. И, по сути, более взрослый ашен поступил верно, что просто завершил бессмысленный диалог и лег спать, как и подобало послушным подопечным Зоны.
Парень успокоил себя этим и снова перевернулся на другой бок, чтобы видеть только стенку. Находиться с другим «кровопийцей» в одной комнате было тяжело, хотелось уйти на кухню или хотя бы в соседнюю гостиную и лечь там на диван. Лэн долго егозил, пытаясь заставить себя заснуть и забыть эти предрассудки. Эдвард, в конце концов, не караулил их Надзирателя под дверью, и не пытался его сожрать, и даже не отзывался негативно о людях. В чем проблема?
Проблема была только в мозгу у Даррена. Поэтому, когда он заснул, кое-как, свернувшись в клубочек под тонким одеялом, легче не стало. Его больная фантазия преследовала его, донимала, не давала и минутки для отдыха и покоя. Воспаленное сознание не хотело давать телу отдыхать, оно требовала мщения, такого же страшного и жестокого, какой была ситуация с бывшим Надзирателем блондина.
Едва дремота накатила на Лэна, ему стало чудиться, что его сосед куда-то встает и идет, и хотя дверь в комнату Надзирателя была плотно закрыта на несколько замков, блондин резко открывал глаза и оборачивался. Эдвард, естественно, крепко спал. Парень вздыхал и снова смежал глаза, но мозг подбрасывал ему новые картинки. В середине ночи ему снова приснился обыденный кошмар – он снова переживал все события того ужасного вечера. Вот он стоит в гостиной, выбирает книгу для вечернего чтения, и слышит тихий вскрик Дэвида. Он оборачивается и как в замедленной съемке видит, как Надзиратель подносит окровавленную руку к губам, чтобы слизать кровь от пореза кухонным ножом. И в следующий миг с двух сторон на него налетают два ашена, живших тогда вместе с Лэном – их клыки обнажены, а в глазах слепая ярость и жажда есть.
Это ведь он виноват. Он. Именно Лэн своим поведением добился того, что его учитель перестал быть начеку каждый момент. Именно Лэн заставил Дэвида привыкнуть к тому, что можно вечером не запираться в комнате, а свободно находиться в домике. Именно он. Линч даже не успел достать оружия из кобуры, которую до сих пор носил с собой, просто как данность. Он отбивался тем самым кухонным ножом, зажатым в руке, только вот эта маленькая «булавка» была ничтожно слаба против двух животных, выдирающих из мужчины куски мяса, чтобы кровь, так обожаемая ими, лилась рекой.
Он бросился наперерез и в какой-то момент отшвырнул этих зверят от своего наставника, закрыл его своим телом, пытаясь через руку Дэвида достать его верный пистолет. Спина взвыла болью, когда один из ашенов вцепился в него, прорезав буквально его плоть острым длинным клыком. Он терпел… он терпел до конца. Отбивался руками и ногами, подставлял себя, чтобы только не дать этим разъяренным фуриям коснуться Дэвида. Но их было двое… И на улице темно…
То ли от очередного удара, то ли от потери крови он потерял сознание. И все было кончено… Лэн резко поднялся на кровати, его сердце стучало как сумасшедшее. Они убили… убили его, они опять его убили! Эти твари, эти ублюдочные твари, у которых крыша поехала при виде капли крови! Эти мерзкие существа, которые хотели только жрать! Да их всех надо быть прикончить! Их надо было задушить еще в утробе матери, этих сучат!
Лэн повернул голову на соседа, его глаза даже как-то зло сверкали в темноте. Такие как он убили его Дэвида. Того, кто стал ему больше, чем отец. Они тоже были паиньками сначала, а потом разорвали человека, как будто, так и надо! Твари, безмозглые уроды! Как же я вас всех ненавижу!
Ночь придавала невиданных сил тому, кто был по природе своей ашеном. Практически бесшумно блондин выскочил из своей кровати, на ходу выпуская длинные изогнутые клыки. Перед ним был объект ненависти, и он желал его убить. Немедленно, вцепиться ему в шею и вырвать сонную артерию, чтобы он также погано сдох. Лэн набросился на соседа также, как раньше набрасывался на своих животных жертв – сверху, тихо и метясь в шею, чтобы расправиться с ним раз и навсегда.

Ненависть Лэна хлестала через край, его глаза, казалось, горели в темноте, как очи какого-то волка. В них светилась только одна мысль, одна идея – убить этого ненавистного ашена, чтобы предотвратить возможное нападение. Это их Надзиратель – мистер Фостер – был также беспечен, он доверял этому животному, как будто мог прочесть, что твориться у того в голове. А Лэн теперь знал, наученный горьким опытом, что даже самый миловидный ашен, увидев кровь, звереет и теряет все человечное, что набрал за это время в лагере.
Блондина даже не заботил вопрос, куда он денет труп, если его атака окажется эффективной. Сейчас ничего не было так важно, как сам факт уничтожения самого омерзительного существа на свете. Он взлетел на кровать соседа, как молния, ускоренный темнотой и лунным слабым светом. Его светлые глаза прекрасно видели в темноте, и он четко видел цель – эту мерно пульсирующую артерию сбоку на шее.
Только вот сосед тоже был ашеном, и скорость его не подводила. Рефлексы не отпустили еще Эдварда, и едва он приоткрыл глаза, как тут же перекатился на своем ложе так, что длинные и смертельно опасные клыки противника только лишь скользнули по плечу, смыкаясь в неприятном лязганье. Лэн поранил собственные же губы, но не заметил этого, боль только раззадоривала его, как зверя, которого бьешь, а он становится лишь сильнее и агрессивнее.
Эдвард что-то закричал, блондин даже слов не разобрал за шумом ненависти в своих ушах. Словно что-то переключилось у него в голове, и он снова был у себя на родине, сражался не на жизнь, а на смерть под покровом излюбленной ночи. Конечно же, проанализировать, что он сам ведет себя как поскудное животное, Лэн сейчас не мог, поэтому соседу приходилось только уворачиваться. 
Секунда… Лэн услышал, как торопливо поднимается от крика человек, такой медлительный и неуклюжий ночью, спросонья. Две… Он ловко поднялся с кровати, напрягая все мышцы, чтобы совершить следующий рывок. Три… Мозг дал сигнал, и жилистое тело прирожденного воина рвануло вперед. Четыре… Дверь спальной Надзирателя с грохотом отворилась. Пять… Мистер Фостер бежал наперерез, даже без оружия, как-то по-дурацки не думая, что это могла бы быть его последняя, финальная и посмертная вылазка. Шесть… Лэн уже почти настиг своего врага, двигаясь с невероятной скоростью и грацией. Семь… Он прыгнул на Эдварда, понимая, что снова промахивается, ведь ашен был ловким, как черт, и снова уклонялся. Восемь… Сильные руки мужчины, казавшиеся сейчас просто ломкими тростинками для разъяренного ашена, обхватывают тело Даррена, пытаясь безуспешно оттащить его от своего первого подопечного. Девять… И Лэн оборачивается, как безумный пес, лязгая мощными челюстями. Просто, чтобы отпустили. Чтобы не мешали. Огрызнулся, как собака, не понимая еще, что натворил в пылу драки. Десять…
Осознание пришло в новом рывке, легко освободившем его от рук Надзирателя, взвывшего от боли. Только вот Лэн уже не думал рвать своего соседа, он остановился в шаге от него, и обернулся. Сердце стучало как полоумное. Блондин увидел кровь, стекающую щедрыми ручьями по плечу мистера Фостера, сочащуюся между пальцами, коими тот зажимал рваную рану. Сердце ухнуло в пятки.
Он… укусил… человека? Он сам! Укусил человека! Все, за что он с таким рвением сейчас боролся, полетело ко всем чертям. Защищая человека, он сам же его и поранил. Ни о каком голоде Лэн сейчас и не думал. Он стоял, как завороженный, глядя на руку мужчины. Здесь уж явно одним «простите» не отделаешься. Шаг назад, второй, третий, пока спина блондина не уперлась в стену их маленького домика. Он был напуган, ошеломлен, его голова взорвалась мириадами острейших осколков, впившихся в мозг с несусветной болью. Он укусил человека… Чем он лучше других ашенов тогда? Пусть случайно, но это произошло.
- Минус десять баллов, Даррен, - сухо произнес Надзиратель, только вот это совсем не тронуло юного блондина, медленно сползающего по стене на пол, где засел, обнимая свои колени в собственных отнюдь не радужных мыслях.

Слова Эдварда эхом отзывались в голове блондина: вот уж точно идиот. Как он мог? Нет, можно было придумать кучу оправданий – он не видел, он не подумал, он в разгаре адреналина, в пылу, он… Это все глупые и нелепые оправдания, в которые не поверит никто, даже сам Лэн. Ведь главным было то, что он мог этого не делать. Мог включить свой взбешенный мозг и понять, что кроме Надзирателя тут больше никого быть не могло, что он услышал их возню и прибежал, как последний дурак, безоружный, разнимать их, благородно и глупо.
Но он-то выполнял свою работу, свои обязанности, а Лэн? В пылу своей слепой ярости и мести почти покалечил человека. Не устоял перед животным инстинктом огрызнуться на помеху. А за этим следовал неутешительный вывод – что он такое же глупое и бесполезное животное, как и все остальные ашены. И не важно, что не набросился окончательно, лакомясь питательной кровью… Это уже неважно.
И тут одного «простите» явно будет недостаточно. Пусть рана не глубокая, и шрам, если и останется, будет небольшой. Он порвал человеку руку, какое уж тут извинение. Лэн сидел в углу, обхватив свои колени, слепо глядя в темноту. Чуть дернулся он только в тот момент, когда вбежал этот Эдвард, решив, что он может напасть и добить человека, но тот только лишь нес аптечку, переворачивая привычный мир блондина с ног на голову. Теперь это он плохой и агрессивный, а Эдвард хороший и послушный. И ведь действительно, хороший, у него даже клыки не лезли, пока он помогал обрабатывать и перевязывать ранение своего Надзирателя.
А ему – Лэну – предстоял завтра тяжелый разговор. Опять придет Энди, опять сядет напротив него с тяжелым взглядом, и будет произносить вроде бы невинные фразочки, типа «Ну, как так, Даррен?», которые на самом деле несли под собой некую даже угрозу. Он уже потерял достаточно баллов с момента смерти Дэвида, а теперь вот еще минус девять. Может быть, его отправят обратно в психологическую реабилитацию, где снова придется терпеть многочисленные вопросы, больничный паек и бесконечные разговоры в полутемной комнате.
Ему снова будут давить на больное, расспрашивая про Линча, про его смерть, про жизнь до этого. Снова будут давать глупые советы о том, как справиться и жить дальше. Как жить дальше? Если теперь Дэвид, где бы он ни был, на небесах или даже выше, был явно не доволен им, его маленьким подопечным, что так неловко сорвался, пытаясь делать то, что считал благим делом. И об этом тоже придется говорить в клинике, в этих палатах с противными белыми стенами, которые давили на мозг.
- Не отдавайте меня в клинику. Я больше не трону никого, - пробормотал сдавленно блондин из своего угла. Он пообещал с видом нашалившего ребенка, впрочем, он ребенком и являлся, ему ведь было всего шестнадцать лет. И пусть он начал самостоятельную жизнь с одиннадцати, Дэвид успел переучить его обратно к тому, что он всего лишь дите, о котором нужно заботиться. Сейчас же он снова переживал то состояние, когда он остался один посреди этого жестокого огромного мира.